Медицинские истории #доктор

тема громадная и неподъемная.

Речь, однако, пойдёт о профессиональных суевериях...

Они делятся на общие и личные.

Среди общих можно начать с нежелания признать дежурство лёгким до его окончания, говорить вслух— " в приёмном покое всё спокойно", прощаясь с коллегами, употреблять слова "до скорой встречи", мифологическая вера в зависимость поступлений в больницу от фазы Луны, парность диагнозов и так далее.

А вот личные...

Они могут быть довольно странными, даже причудливыми. Но их возникновения имеют под собой реальные события, частично объясняющие персональные фобии и идиосинкразии.

Могу поделиться несколькими, коли интересно.

Терпеть не могу, когда меня хвалят до начала работы, боюсь сглазить, на "доктор, мы наслышаны о вас, вас так хвалят" — хмуро обрываю со словами: всё это слухи, по большей части, враньё.

И никаких хай файвинг или ликований до полного успешного окончания работы, слишком много ошибок случаются в последние 5 минут полёта и приземления( наркоз очень похож на полёт)

Более того, мои коллеги и больные уведомлены о "правиле 200 метров доктора Ашнина": мы начинаем праздновать хорошую работу только по выписке больного, когда его семья его увозит домой, не менее 200 метров от госпиталя.

Это суеверие возникло, когда выписавшийся больной отъехал от госпиталя метров на 150, вдруг машина резко развернулась и на всех парах подлетела к приёмному покою — осложнение, пациенту резко поплохело.

Однако самое сильное и странное суеверие, очень личное — запрет на употребление няшных слов о моих педиатрических пациентах, особенно слово “cute”, миленький. По правде говоря, это слово просто вне закона, опытные медсёстры учат молодых никогда-никогда не употреблять его в моём присутствии, правило гласит: они няшные только при выписке, никаких восторгов и захваливания до этого момента.

По правде говоря, эта странность граничит с фобией...

Что же вызвало такой нелепый и сильный заскок у матёрого врача?

История эта случилась почти четверть века назад, когда я, старший резидент в тренировочной программе по анестезиологии, получил не совсем обычного пациента — мальчика 2-3 лет с вирусным разрастанием в горле, мешающим ему дышать. Он даже плакал неслышно, сипло.

Это был самый хорошенький пациент, маленький ангел с прекрасными голубыми глазами и длинными вьющимися льняными волосами.

Суровые медсёстры операционной не могли наахаться и тетешкали его, передавая с рук на руки, чирикая слово “ cute” много раз.

Я же готовился к очень сложному наркозу, педиатрическая оториноларингология может быть очень опасной, иногда — смертельно опасной.

Так и случилось, немедленно по вводу в наркоз, мышцы ребёнка расслабились, в том числе и мышцы гортани, разрастание сдвинулось и закупорило вход в трахею. Поступление кислорода стало невозможным.

Я быстро понял надвигающуюся катастрофу: ничего из моего арсенала мер успеха не принесло, содержание кислорода в крови начало падать, инструктор по анестезиологии повторил весь комплекс, полагаясь на свою матерую сноровку — ничего.

Катастрофа приближалась со скоростью самолёта в финальном пике, содержание кислорода упало до критического уровня, ребёнок посинел, и его сердце стало замедляться, мы приближались к ситуации невозвратимого поражения мозга и сердца.

Всё спас профессор оториноларингологии — отодвинув всех в сторону, он схватил спасительный инструмент и протаранил разрастание, возобновив подачу кислорода.

Затем они произвели трахеотомию, вставили трубочку, я вывел ребёнка из наркоза и, к своему ужасу, увидел признаки поражения мозга, вызванные недостатком кислорода. Я немедленно приписал всю вину себе, перевёл его в реанимацию и побежал искать педиатрического невропатолога-интенсивиста.

Пришёл мужик, заканчивающий свой 11 год тренировок, редкой силы уникальный специалист, посмотрел его и пришёл к заключению: необратимых повреждений нет, наблюдаем.

Так я и провёл следующие двое суток, помогая ухаживать за ребёнком, меня гнали домой, я не находил в себе сил покинуть моего маленького ангелочка, его мама выходила и заходила, обходы за обходами, госпиталь учебный, каждая специальность обходит своей командой, раз за разом его историю докладывают сухим медицинским жаргоном.

Должно быть, меня сильно контузило ужасом и виной, жалостью к моему пациенту, почти погибшему у меня на глазах.

Наконец, невропатолог решил меня услать домой, назначив ему повторное исследование электрической активности — всё в норме.

Обняв меня за плечи, он вывел меня из реанимации и передал моим инструкторам с рекомендацией дать мне пару дней отдыха.

И меня, контуженного страхом, отправили домой.

Пришёл домой, лёд в груди — дышать мешает, мозги в тумане и отупение, никаких эмоций, опустошённость.

Надо что-то делать, я даже заснуть не могу. Вынул водку из морозильника, налил полстакана, выпил.

Отпустило, в груди потеплело, самого же затрясло, и я расплакался...

Ребёнок выписался домой, я вернулся к своим обязанностям, по иронии судьбы я ещё дважды давал ему наркоз, мама меня знала по имени, ребёнок узнавал, правда, без особой радости, опять ты с твоей вонючей гадостью...

Всё зажило и у него, и у меня.

Всё, за исключением одной странности: каждый раз, услышав треклятое слово “cute”, шерсть поднималась дыбом, и я мысленно переносился в то ужасное утро.

Медсёстры меня берегут, понимающе относясь к моему суеверию.

Кому-то я рассказал об этом случае, что ли, не помню уже.

Вот такая история, надеюсь, вы не осудите меня за мои человеческие слабости, просто я уверен — если у вас нет пока профессиональных суеверий, то со временем они появятся.

Примчались тут же и устроили нечто вроде пресс-конференции - толпились, взволнованно шагали и балабонили по телефонам, пытаясь перекричать друг друга.

Атмосфера создалась самая что ни есть психованная — кто-то чего-то сгоряча ляпнул, кто-то на визге ответил хором, резко запахло валерьянкой. От нее свихнулась кошка и принялась носиться по квартире с душераздирающими воплями. Кто бросился ловить кошку, кто прорывался в спальню. Одна особо буйная таки ворвалась и втащила на своих плечах целую толпу, на ней повисшую.

— Пропустите меня к нему! — взывала она.

— Только через мой труп! — вопила другая.

Новый удачный прорыв с фланга этой схватки — чувак успел назваться зятем, но как глянул на всё это, прихватило и его. Скорчился, побледнел, схватился за сердце. К стенке прислонился, плащ у горла расстегивает, а пальцы не попадают.

— Я таких случаев навидался в своей практике — объяснил дальнейшее врач — тут ни с чем не перепутаешь, и секунды решают. Вижу, валерьянкой не обойдешься. Схватил его за ворот всей одежды разом и рванул от души, только пуговицы по всей комнате запрыгали — от рубашки, пиджака и плаща. Ну и влепил ему разряд тем же дефибриллятором, чтобы два раза не вставать. Пощупал рухнувшее тело — пульс есть, вернулся к главному больному.

Зять этот, когда очухался, был признателен за спасение жизни своего драгоценного тестя, но и расстроен — оказывается, он сотик пытался нащупать в нагрудном кармане и испугался, что его потерял. А к стенке прислонился, чтобы не мешать врачам и не попасть под бабскую разборку. Как увидел разъяренные физиономии бросившейся к нему бригады в белом, подумал, что сейчас его будут бить. Успел подумать, что пора валить отсюда, больше ничего не помнит. Особо не ругался, ощущения после электрошока описывал как бодрящие. Удалось откачать тестя — и ладно, фиг с ней с разодранной одежкой.

Тесть меж тем очнулся, вяло помахал рукой своим бабам, но лицо его стало печально, как будто он раздумывал над путями отступления в мир иной. При виде же зятя топлес и в пышных лоскутах ниже пояса, наподобие папуаса, больной стал оживать, вслушиваться, и наконец заговорил. Уверял, что всё это видел сверху из астрала, и только после того, как заржал, неодолимая сила вернула его обратно в тело. Поступок доброго доктора, долбанувшего электрошоком ни в чем ни повинного зятя, остался безнаказанным.

это исследование и, как правило, его не делают. В лучшем случае, направляют к проктологу.

В ведомственную поликлинику одного министерства пришёл работать новый хирург. Он очень добросовестно исполнял свои обязанности. Всякий раз, заканчивая ректальное исследование, он оглашал пациенту весь список его болезней, даже тех, которые не имели отношения к хирургии. Очень скоро о нем пошла слава, что новый доктор может одним только пальцем определить все болезни. Среди сотрудников министерства новый доктор стал так популярен, что к нему на прием пришлось устанавливать предварительную запись. Слухи о чудо-докторе дошли до министра. И он поручил своему референту проверить их достоверность. Приходит референт на прием к врачу. Тот провел ректальное исследование и говорит:

— Гипертония, гастрит, сахарный диабет, курите?

— Правильно! – изумился референт.

Доктор продолжает осмотр, делает записи, дает рекомендации, и т. д.

К концу приёма референт не выдержал:

— Ну, может быть, вы мне откроете секрет – как определяете заболевания?

Доктор пожал плечами:

— Да без проблем. Сейчас и вас научу. Мойте руки, надевайте халат и садитесь на моё место.

Заинтригованный референт надел халат и сел за стол доктора. Хирург обращается к медсестре:

— Машенька, кто у нас следующий?

— Иванова Тамара Степановна.

Референт занервничал, полагая, что врач собирается обучать его своей диагностике на даме. А доктор пододвигает к референту клавиатуру компьютера.

— Пожалуйста, наберите: "Иванова Тамара Степановна".

Референт набрал. И на экране монитора появилась амбулаторная карта

Ивановой.

— Ну вот, теперь все понятно? – терпеливо объясняет врач. – За неделю до того как приступить к своим обязанностям я попросил Машеньку забить в компьютер амбулаторные карты нашего участка. А перед тем, как пригласить пациента, я просматриваю его карту.

— Понятно. Но зачем понадобилось вводить палец в мой анус, и одевать меня в халат?

Доктор хитро улыбнулся:

— Извините, но есть секреты, которые раскрывать никак нельзя.

скорая непременно заберет в больницу, а ей в больницу никак нельзя, сессия на носу. Выслушав эту аргументацию, Татин папа поднял телефонную трубку:

– Саша, привет. Извини за беспокойство, можешь сейчас к нам приехать? Дочка заболела, а скорую вызывать не хочет. Спасибо, жду.

Когда доктор Саша, весьма привлекательный мужчина лет тридцати, мерял у больной пульс, она с некоторым запозданием сообразила, что доктор ведь сейчас будет слушать легкие. А значит, увидит ее грудь! Боже, какой позор! Робко спросила, нельзя ли прописать какую-нибудь таблетку прямо так, без детального осмотра.

– Девушка, – засмеялся доктор, – знаете, кто я по основной специальности? Женский уролог. Меня уже ничем удивить нельзя. Я видел не только голых женщин, но даже женщин с начисто содранной кожей.

Опознав в реплике доктора Саши цитату из горячо любимого и полузапретного тогда Булгакова, Тата признала его за своего. Стесняться не перестала, но, несмотря на пылающие от стыда щеки, позволила не только послушать легкие, но и провести осмотр в разрезе основной специальности доктора. И ей, по-видимому, всё же удалось его чем-то удивить, потому что года через три они поженились.

После того, как я женился на Татиной подруге, мы периодически общались с Татой и Сашей. Не часто, но с большой симпатией. Когда лет через 12-15 у меня заподозрили мочекаменную болезнь, я тут же позвонил Саше.

– Не проблема, – заверил он. – Ложись ко мне в пятидесятую больницу на обследование. То есть не ко мне, а в мужскую урологию. Там прекрасные специалисты, я тебя познакомлю, сделают всё в лучшем виде. Только потерпи месяц, а то мы с Татой уезжаем сейчас в отпуск.

Я готов был потерпеть и месяц, и два, но мой камень в почке со мной не согласился. Тронулся в путь с адской болью. Я вызвал скорую. Врач сделал укол и велел собираться в больницу.

– В какую? – спросил я.

– Какая вам разница? В дежурную.

– А можно в пятидесятую? У меня там знакомые, я уже практически договорился туда лечь.

– Ну, смотря что за знакомые. Кого вы там знаете?

– Доктора Михайлова.

– Что-то вы путаете, молодой человек. Доктор Михайлов работает в женском отделении.

– Ну да. А меня обещал устроить в мужское.

– Ну хорошо, тогда скажите, как имя-отчество вашего Михайлова?

– Имя Александр, а отчества я не знаю. Мы с ним на "ты".

– Вот вы и попались, Штирлиц! Никакой он не Александр. Никто вам ничего не обещал, вы просто услышали где-то фамилию и морочите мне голову. Поехали в дежурную.

В дежурной меня обезболили, а с камнем ничего делать не стали. Он остался в мочеточнике и впоследствии доставил немало неприятностей, которые расхлебывал в Сашиной пятидесятой больнице великий доктор Кан, я как-то уже писал об этом.

Оправившись от операции, я зашел в Сашино отделение и обнаружил на его кабинете табличку "Михайлов С. В. "

– Так ты что, не Александр?

– Нет. Я Серафим.

– А почему тогда Саша?

– А потому что мои блаженной памяти родители совершенно не подумали, какие от Серафима бывают уменьшительные. А бывают Сима, Фима и, прости господи, Серик. Ну кому захочется быть Сериком? Вот и живу в двух ипостасях: для родных и друзей Саша, для остальных Серафим Викторович.